Внимание: человек в седле!

8. "Милый придел"

Позади остался Остров, а нам предстоит последнее культурное место на нашем маршруте – Пушкинские горы. Ехать по шоссе – одно удовольствие. Велосипед катится сам, правда, не всегда с такой скоростью, как хотелось бы. Сверху припекает жгучее солнце. С молодецкой радостью мы открываемся ему навстречу, забывая о Дедале и Икаре, и уже через несколько часов ощущаем его своей кожей. Наступают мучительно долгие жаркие километры. Самое сложное время – с двенадцати до трех.Утренний запас сил уже исчерпан, а второе дыхание не открылось. Мы еле доезжаем до 60го. Даже придорожное кафе уже не радует. Я отказываюсь от обеда, потому что единственное желание теперь – это прилечь, что мы и делаем в тени деревьев прямо при дороге. Так проходит день первого мая. Еще через двадцать километров мы въезжаем на Горы. Тут рушится усталая надежда, что Горы – это просто название. Нет, это настоящие горы, что мы ощущаем всем своим велосипедным естеством, особенно когда счетчик переваливает за 80. Всем уже все равно, где у нас будет ночлег и будет ли у нас праздничный ужин. На какое-то время наш лагерь погружается в бодрствующую спячку. Но природные чувства берут свое и при виде аппетитно пожаренных сарделек, салата и купленной настойки, которая гарантирует захмеление, все потихоньку пробуждаются. Чтобы через час завалиться в палатку и отключиться до Встречи с Прекрасным.

Ночью пошел дождь. В палатке сухо, в спальнике тепло. Особенно тепло оттого, что снаружи равномерно стучит мокрый дождь, убаюкивая тебя на остаток ночи, готовя невероятные ароматы мокрой земли, травы и воздуха на следующий день.

С утра мы двигаемся в Петровское, имение Ганнибала, где бывал Александр Сергеевич. Даже сейчас ощущается, какая это глушь. Какая это прекрасная глушь! Здесь все пронизано вдохновением, оно ощущается в каждом запахе, в каждой картинке, которая открывается твоему взору, которая достойна пера самого талантливого художника. Это - одухотворенная природа; она так же естественна, как и порывы души, внезапно захватывающие тебя в этом царстве звуков, запахов и ласкающих взгляд видов.

Признаться, меня всегда удивляла страсть многих писателей, поэтов и композиторов к многочасовым прогулкам. Разрываясь между двумя работами, подработками, учебой, концертами, друзьями и домашними делами, мысль о прогулке в том смысле, как, например, понимал ее П. И. Чайковский, ускользает. Городская жизнь подчиняется лозунгу: время, которое у нас есть – это деньги, которых у нас нет. Впервые понимание этого, почти физическое ощущение той пропасти, которая разделяет нас, дерзко пытающихся творить в четырех стенах собственного мира, пришло ко мне в домике П. И. Чайковского в Клину. Окрестности, от которых веет какой-то небывалой русскостью, простотой, здоровьем и естественностью, ощущаются частью тебя, твоей сущности, которая внезапно проявляется в тебе неизвестно откуда. Похожие чувства нахлынули на меня и в Михайловском. Моя тайная страсть находить всему ассоциацию в своем архиве впечатлений, переживаний и ощущений получила богатую пищу для переработки. В этом завороженном исчезновении реального мира было что-то до боли знакомое, но едва ощутимое и оттого будоражащее сознание. Как едва заметное, но волнующее прикосновение недоступно любимого человека, которое заставляет тебя трепетать и раскрываться навстречу чему-то бесконечно нежному, понимающему и ответно теплому. Да, эта явственная сказка, которую бережно хранили многие годы и частично искусственно культивировали, вызвала редкое чувство невинной влюбленности, на какое-то мгновение околдовавшей мое сознание.

Возможно поэтому сам музей не произвел должного впечатления. Он казался безутешно серым по сравнению с красками пейзажа за окном. Пару аутентичных предметов из обстановки Пушкиных, включая пушку, которая и дала основание для на века прославленной фамилии. Все остальное, да и сам дом – результат кропотливых восстановительных и бутафорских работ, отталкивающих своей новизной и искусственной чистотой.

Это привело в чувство, и постепенно сладостная эйфория изголодавшегося путника стала проходить. Чем больше погружаешься в эстетику этого внезапно открывшегося источника вдохновения, тем больше проникаешься тоской его меняющегося однообразия. Еще немного и появляется не менее сладостное чувство необузданной творческой скуки. Как раз в этом момент на горизонте появляется....скамейка Онегина на острове любви, на который, что символично, попасть нельзя (по крайней мере, туристам). Неудивительно, что мы встретим и аллею Татьяны. И только поэт Ленский с кудрями черными до плеч останется непомянут в этом памятнике творческому гению. Ибо он как поэт здесь незримо всюду, как полноправный хозяин и неустанный трагический вдохновитель.

Лирическая часть нашего пребывания в Пушкинских горах закончилась, как и положено, в Святогорском монастыре, на могиле поэта. На высокой горе, позади церкви, скромно стоит памятник, окруженный зеленью и благостной тенью деревьев. Капризная память сразу напомнила, как в изложении про могилу Пушкина кто-то из моих соучеников, желая описать скромную простоту обстановки монастыря, написал, что могила Пушкина поросла травой. За что с грохотом (выражающемся в гневном: «ну мозги же надо иметь! Как это могила Пушкина могла порасти сорняками???) схлопотал тройку. Сорняков там действительно было незаметно, но надо отметить, что удивительная скромность могилы величайшего русского поэта по соседству с по возмножности нетронутым кусочком природы производят весьма схожее впечатление, и можно только удивляться проницательности моего соученика.